Дети на богослужении

Подвизаемся индивидуально
Некоторые четырнадцатилетние подростки не могут выстоять и десяти минут, а пятилетние дети порой стоят, как свечка, всю службу. Поэтому место, где должен ребенок быть во время богослужения -- в притворе или впереди, зависит не столько от его возраста, сколько от навыка молитвы. Поскольку ребенку очень трудно сосредоточиться, если он не видит никаких священнодействий, то, мне кажется, его место впереди -- там, где все видно. Родители ребенка и духовник должны понять, сколько он может выстоять на службе, и пускать его в храм именно на это время, чтобы ребенок видел богослужение. Если ребенок еще не готов молиться, потому что мал, или если он плачет или резвится, то, конечно, лучше стоять с ним в притворе или у западной стены храма, чтобы не мешать другим. Может быть, иногда лучше вообще не приводить ребенка на службу, а дать ему выспаться, ведь дети очень устают от школы. Но уж если семья приехала в храм, нужно быть на богослужении, а не просто гулять рядом. Погулять можно после.

Мы сами часто бываем виной тому, что дети не могут спокойно вести себя в храме: мы предлагаем им меру, которую они не могут вынести. Например, отец и мать приезжают до начала часов на литургию и привозят с собой пятилетнего ребенка. И малыш, вырастая, будет помнить только о больной спине и ногах, о непонятной службе, которая длится очень долго. Это никакая не радость и не праздник.

Дети не должны быть перегружены богослужением. Мои воспоминания подросткового периода, связанные с церковью, -- это больная спина. Наша семья была не церковная, на службы возила меня моя крестная. Я ничего не понимал в службе, мне никто ничего не объяснял. Например, вот вынесли Чашу. «Ну, наконец-то», -- думаю я. Потом унесли. Сейчас я знаю, что это был Великий вход, а тогда было обидно: «Надо было причащаться, а Чашу унесли, значит, еще ждем полчаса». Когда же выходили на улицу, крестная доставала бутерброды, термос, а я думал: «Все, на полгода от меня отстанут». Хотя сердце радовалось и, в общем-то, я с радостью ездил в церковь.

Иногда бывает так, что в семье несколько детей разного возраста, и желательно старшим приезжать к началу службы, средним -- к середине, а младшим -- к «Отче наш». В некоторых семьях эту проблему родители решают так: один из них приезжает со старшими детьми к началу литургии, а другой с младшими позже.

В одном московском храме есть детский сад, куда сдают детей на время службы. С детьми проводят занятия из предметов воскресной школы во время большей части литургии и только к Евхаристическому канону или даже позже, в зависимости от возрастной группы, их приводят в храм. Это интересный опыт -- мамы имеют возможность спокойно помолиться в храме, а дети не переутомляются богослужением, но и времени даром не теряют.

Комната матери и ребенка

Сейчас если в храм приезжает многодетная семья с несколькими детьми, то нередко бывает, что негде даже поставить коляску, не то что перепеленать младенцев или покормить грудью. Мне кажется, комната матери и ребенка должна быть в каждом храме. Уже доехать до церкви на метро с тремя-четырьмя детьми, а еще если мама беременна, -- это большой подвиг. Мне кажется, что такая семья -- первые, кого должны принимать в храме. В комнате матери и ребенка может быть звуконепроницаемое окно. Через него ребенок мог бы наблюдать за богослужением, а если бы в комнате еще были динамики, то малыш мог бы слушать службу, а его вопли не были бы слышны в храме. И когда духовник и родители решат, что ребенок уже может выйти в храм, он выходил бы, и ту часть богослужения, которую он может выстоять, он воспринимал бы как праздник. Мера должна быть такая: то время, сколько ребенку не в тягость стоять, и еще чуть-чуть прибавить, как в спорте. Таким образом происходит тренировка воли и не происходит отторжения.
Извините, ваш ребенок играет с ангелами!
Совсем маленьким детям можно разрешить носить на службу игрушки, если это не громкие погремушки. Если есть какая-то не мешающая богослужению забава, наподобие рисования на бумажках для записок или лепка фигурок из огарков свечей, то ее можно позволить ребенку. Такое стремление детей поиграть, порисовать или полепить во время службы можно объяснить еще и тем, что сейчас многие дети вообще не могут воспринимать что-либо, если у них руки не заняты. Мне кажется, маленьким детям можно разрешить сидеть на солее. Они, цельные и чистые души, как у ног Христовых сидят. Мы не должны повторять ошибки апостолов, которые не пускали детей приходить к Господу. Но все-таки очень важно приучать детей благоговейно относиться к богослужению.

Когда ребенок балуется просто оттого, что не может уже устоять на одном месте, уместно будет вспомнить Серафима Саровского, к которому пришла посетительница, а ее малыш начал бегать и резвиться в келье. Женщина очень стыдилась за своего ребенка, а преподобный сказал ей, что ее дитя играет с ангелами.

Другое дело -- циничная болтовня детей в храме. Это безобразное поведение. Я имею в виду не тот случай, когда ребенок отвлекся, а когда он, сознательно переступая страх Божий, играет или болтает со своими сверстниками на богослужении. У нас был случай, когда подросток нес послушание алтарника и во время литургии спускался в подвал, делая вид, что у него есть какая-то надобность, а на самом деле воровал деньги. Или однажды выяснилось, что во время службы два парня по четырнадцать-пятнадцать лет сидят в подвале, болтают и пьют чай.

Когда поведение детей превращается в наглость и попрание благоговейного отношения к храму, это нужно пресекать. Практика показывает, что многих достаточно устыдить, просто сделав замечание, ласково, с любовью, не принимая каких-то жестких репрессивных мер. Репрессии должны быть крайностью.

Популярная литургика

Мы не можем заставить ребенка любить службу. Решение любить или не любить Христа таинственно вырастает в душе каждого человека, и мы не может решить за него этот вопрос. У пророка Самуила дети были негодные, а с ним Господь в голос говорил. Но мы можем заинтересовать наших чад богослужением. Поэтому среди предметов воскресной школы должно быть что-то напоминающее «популярную литургику»: не в строгом смысле церковнославянский язык и не в семинарском понимании литургика. В моем детстве были книги Перельмана «Занимательная физика» и «Занимательная математика» -- популярная литература, которая заставила тысячи людей заинтересоваться наукой. Мне кажется, что должно быть какое-то радостное, красивое введение в богослужение для детей. С ними, безусловно, надо прочитать и перевести основные песнопения: «Свете тихий», «Сподоби, Господи», «Ныне отпущаеши», тропари, часто поющиеся в храме, -- чтобы дети их понимали.

Лучше обойтись без Карабаса-Барабаса
Оставлять без присмотра детей в храме категорически нельзя. Мы часто видим: мама пришла в храм, вознеслась горе на молитве, беседует с ангелами, а дети ее носятся по храму, толкают подсвечники, шумят, балуются, мешают всем остальным, и никто их успокоить не может. Родители должны сами следить за своими детьми. В нашем храме, правда, есть такое послушание -- Карабас-Барабас, который ходит и присматривает за детьми, но в принципе этим должны заниматься родители. Например, можно стоять с ребенком вместе и следить по книге за богослужением.

Неизбежно, что когда родители оставляют своих детей без присмотра и те сталкиваются с другими детьми, то они начинают играть. Дети должны понять, что на службе нельзя играть. Одно дело -- тихое рисование, другое дело -- когда они начинают резвиться.
Мы, конечно, все братья-христиане, друг друга любим, но в первую очередь любим Господа, и поэтому во время богослужения нужно молиться, а не общаться.

Подросткам, вообще детям, чужим или своим, можно и даже нужно осторожно, с любовью делать замечания. Они должны чувствовать дух общины. Если бы я попробовал в своем детстве в московском метрополитене лузгать семечки, то меня бы укорил ближайший стоящий ко мне человек. Сейчас мы утратили возможность делать замечания чужим детям, а это означает, что общество в целом перестало воспитывать свою молодежь, что очень плохо. В храме это нужно восстанавливать. Нужен общий настрой, мы все должны дать понять нашим детям, что богослужение -- это великая Святыня.

Часто бывает, что ребенок проталкивается вперед к причастию. Он привык, что раньше его подносили и он приступал одним из первых, но сейчас-то он уже подрос, а расталкивает малышей. Такому ребенку, мне кажется, стоит сказать, что он будет причащаться последним из детей. Пусть он постоит в стороне и посмотрит, а как причастится последний ребенок, встанет за ним. Возможно, в следующий раз он уже не будет толкаться.

Подросткам, юношам и девушкам, нужно предоставить место, где можно было бы пообщаться после службы. Мне кажется, что при каждой воскресной школе должен быть «Клуб выпускников» для того, чтобы те дружеские связи, которые подростки приобрели в храме, не разрушались. Ведь человек, поступая в институт или выходя на работу, часто сталкивается с совершенно неверующим миром, и чтобы устоять, ему нужно общение со своими бывшими одноклассниками в воскресной школе.

Настоятель храма св. бессребреников Космы и Дамиана протоиерей Федор БОРОДИН, отец пятерых детей
http://www.nsad.ru/articles/deti-na-bogosluzhenii

Никак не могу уяснить для себя очень важную, на мой взгляд, вещь. Все советы по воцерковлению детей основываются прежде всего на опыте БИО родителей. Любящих, заботливых и знающих своё чадо с момента зачатия. Согласитесь, наш случай несколько отличается... Мы своих детей первый раз привели в храм когда им было уже 8,9 и 11 лет соответственно. Причем у старшего уже был "опыт" общения с кем-то на вопросы веры. И резко отрицательный опыт! Увидев икону Святой Троицы, он заявил мне в полный голос , что "вон, на картине ангелы втроем в карты играют"

Надеюсь, больше никто этого не слышал... Первое время как только переступали порог храма, словно бесенята вселялись! Бегали, капризничали, дрались и всё в том же духе. А как его ловить во время службы? Гоняться за ним? Позорище.
Да, старались ездить каждое воскресенье в разные храмы, чтобы не мозолить глаза постоянным прихожанам, часто намеренно "опаздывали" на службу. Но уходить раньше окончания- как то не решались. Какая тут молитва? От стыда бы не провалиться... Ведь не станешь объяснять всем укоряющим бабулям, что это не мы их так воспитали... А совета спросить то и не у кого.
Есть батюшки, которые сами являются приемными родителями. Вот их совет был бы ценен. Но в реале я таких не знаю, а в интернете общаться у них наверное времени нет. Вконтакте нашел одного, посмотрел на его страничку- загружен делами серьезно. Ну вот как ещё и со своими вопросами приставать? Может получится пригласить такого к нам на форум?

Петрович, нашими молитвами придет к нам на форум Батюшка, имеющий опыт воцерквления приемных детей. А пока вот нашла как сирота сам пришел в храм. Из этой статьи я сделала вывод, что Ваш пример отношения к жизни обязательно заложит семя.
— А как для тебя начиналась дорога к храму?

— Если бы мой детский дом находился не в Суздале, я бы не выжил. Но там, где бы я ни был, куда бы я ни шел, мне по дороге попадался храм. Я заходил в храмы после школы, и мне не хотелось возвращаться в детский дом. И хотя я крестился довольно поздно — в 32 года — первые впечатления о храме у меня связаны с детством. Это было то основание, которое укрепило меня в дальнейшем.

Это не означает, что всех своих подопечных Александр строем ведет в церковь. Он не может сказать им: «Так, ребята, теперь вы все — верующие!». Господь сам открывает сердца людей. Так, недавно крестилась 85-летняя бабушка из дома престарелых, которому также помогает Гезалов. Приняли крещение 12 подростков из колонии. Когда строили часовню в тюрьме, строители-зэки тоже говорили: «Ты как хочешь, Саша, но мы не верим». Когда же строительство завершилось — пошли и первыми в ней покрестились. А когда удалось построить храм возле интерната для глухих детей — крестился весь персонал и все воспитанники интерната. Богослужения в храме совершаются теперь с сурдопереводом.

Свою мать, которая бросила его когда-то в роддоме, Александр давно простил. Он разыскал ее, пишет ей письма, отправляет фотографии внуков, помогает материально. Но главной встречи в их жизни пока так и не произошло:

— Я все жду от нее, что она что-то поймет. Не передо мной покаяния жду — мне этого не нужно. А перед Господом. Но пока этого нет. В своих ответах она продолжает писать мне, что не виновата, что не могла тогда поступить по-другому.

Социальное служение Александр считает лучшим методом миссионерской работы. Но православные, по его мнению, не спешат миссионерствовать. Мысли Гезалова подчас спорны, слишком радикальны, но зерно истины присутствует в них:

— Люди в церкви стоят и смотрят на иконы, но не готовы увидеть страдающего рядом с ними человека. Я все время хочу спросить их: если ты не подал страждущему, зачем ты ходишь в церковь? Вместо того, чтобы помогать ближним, мы ездим по монастырям. Нам нужно благословение получить, святыньку привезти из паломнической поездки, резной иконостас у себя дома установить, а умирающий зимой на улице человек нам неинтересен. В лучшем случае мы ему в кружку пять рублей положим. И будем дальше ходить в храм…

http://www.orthedu.ru/news/1453-10.html

А вот здесь Александр делится своим опытом приобщения сирот к церкви и Богу. На мой взгляд в статье хорошо освещены особенности восприятия сиротами мира и Веры.
Несколько лет назад мы, Студия социального проектирования-2ГА, придумали проект, который бы готовил детей-сирот к самостоятельной жизни. За основу мы взяли мой опыт жизни в детском доме и службы на атомной подводной лодке. Мы хотели как бы уподобить детей (причем не только сирот) морякам, преодолевающим трудности в штормах и штилях. Ведь основная проблема сирот при адаптации к нормальной жизни – низкий уровень их самозащищенности, неумение выстаивать перед трудностями, находить коммуникативные каналы с теми, кто живет в семье. Ну, и склонность к депрессии и суицидальным мыслям. Известно, что многие сироты, не осознавая ценности жизни, сводят с ней счеты, вешаясь, кромсая себе вены и так далее. Статистика выживания сирот, согласно исследованиям, крайне жесткая, а технологий подготовки их к самостоятельной жизни практически нет. Вот чтобы как-то противостоять всему этому, мы и решили создать такой необычный проект.
В «поход» с нами пошли инструкторами молодые, и не очень, ребята, желавшие помочь сиротам получить новые знания. Вместе мы прошли уже три «автономных плавания», в которых дети учились готовить еду, самостоятельно работали с информацией, знакомились с культурой питания и гигиены и прочим, а также активно занимались спортом, осваивали линии поведения во время пожаров, на воде, в критических ситуациях. Но главном для нас было – привести сирот к Богу, чтобы они были с Ним. Не спеша и как бы исподволь, в общении с нами и между собой.

Уже при организации первого «похода» на вооружение мы взяли совместный труд, как физический, так и духовный.
То, что сиротам крайне важно духовное воспитание – даже больше, чем все иное, – теперь уже понимают многие. Потому что, когда сироты выйдут из стен детского дома, именно это во многом сможет уберечь их от соблазнов, которыми напичкана их метафизика. Дети-сироты покорежены именно духовно; в их жизненном пространстве есть все, что необходимо для жизни: еда, сон, танцы… Но нет главного – мира в душе. И любви. Умение брать у них запредельное, они научены этому просто по умолчанию. Есть даже такое понятие – «сиротская техника», когда сиротке достаточно на вас глянуть как надо, и вы уже побежите его спасать – при этом погибая вместе с ним под обломками доброделания. Cамое полезное и спасительное, что можно сделать для такого израненного ребенка, – это привести его к Богу, к самой сути веры, чтобы ребенок научился быть дарителем добродетели. А как сделать так, чтобы и сироты могли отдавать? Для этого мы решили, что сделаем все наоборот, нежели делают обычно, когда тащат детей в монастыри и пытаются «вчинить» им любовь и веру в Бога через «рассказывательные выступления», при этом не осознавая, что, как и для любых детей, для сирот важен пример. Ведь их столько раз «поздравляли» с тем, что у них все будет хорошо, что они уже и сами стали свято верить в то, что у них все уже хорошо и будет еще лучше. Эта странная вера заложена в них формулой: раз тебе приобняли, в ладонь и карман что-либо сунули, значит у тебя все хорошо. Но это обман, иллюзия, этакая суррогатная любовь, подмена ценностей. И выйдя на улицу за ворота детского дома, ребенок продолжает жить с так сформированным сознанием, которое ему очень мешает. Он так уверен, что все вокруг должны быть дающими, а он берущим! И когда все это в один момент рвется, он искренне не понимает почему. В нем бушуют страсти, он чувствует свое одиночество, а навалившиеся проблемы усугубляют это. Но если бы в нем была и жила вера, он бы знал, что он не один, что есть Бог и Он с ним, и ему было бы гораздо проще нести крест трудностей, причины которых чаще всего просто в нем самом. Мирный дух ребенка-сироты спасителен и для него, и для тех, кто рядом с ним. А об этом мало кто думает. Все уверены, что сирота все равно что некий инвалид, и ему нужны пожертвования. А между тем ему нужна любовь.

Вместе с командой специалистов «при погружении» мы решили не рассказывать, а показывать веру, красоту и глубину Православия. Но… Сироты, узнав, что предстоит посещение храма и молитва, просто отказались в храм идти. В детском доме не было же ничего подобного. Там все по заведенному веками со времен Дзержинского распорядку, и они так привыкли к этому. Даже в лагере они ходили стайкой и пытались жить так же, как и в стенах детского дома. А тут – новый объект: храм, где надо трудиться душой…

Протест был вызван и тем, что одна из инструкторов, которую мы взяли с собой в «поход», слишком ярко стала «проявлять любовь к детям», не готовым вот так сразу пойти в храм. Она истово верила, что детям надо обязательно ходить в храм и молиться там, потому что это поможет им в жизни, спасет их души, и чем быстрее, тем лучше. Она требовала от них ношения крестиков, которых у них не было. И очень огорчалась, что в нашей работе этот компонент был сразу минимизирован и зашит в какую-то невидимую концепцию медленного приведения сирот к познаниям себя и веры. Потому что сирот надо вести в храм терпеливо, сначала дав понять, что это не так страшно. Ни в коем случае не должно быть грубого навязывания храма как объекта их духовного созидания. Это надо знать и об этом всегда помнить. А она не знала или не хотела знать, искренне желая лишь проявлять «любовь к деткам». Не приняв в расчет вот чего: они уже привыкли к тому, что их все время куда-то насильно тащат, потому что они сироты, и это их крест – идти туда, куда тащат. Затисканные и затасканные, они начинают сопротивляться – отказами, бойкотами и прочими протестными действиями. И поведение веровоинствующего инструктора, естественно, вызвало протест у детей. Так что пришлось отстранить «верующего инструктора» от процесса их воцерковления.

Это ошибка многих. Причины ее – в методиках, по которым работают в воскресных школах: мол, если рассказать, то дети поверят. Но с сиротами так не получится. Вообще для людей, не живших в детском доме и не знающих его законов, этот лагерь стал открытием: они поняли, что с сиротами надо быть наравне, без выделения их в касту страдальцев.

Надо знать сирот, их групповое сознание. Ведь если кто-то один заканючит, что в храм не пойдет, то и другие откажутся. Одна девочка, например, заявила, что она готка и ей нельзя ходить в храм, потому что там ладан и ей от него дурно. Да и одежда на ней была сплошь черепа и кости, подаренные какими-то спонсорами. Другие тоже объясняли свое нежелание тем, что их уже возили в монастырь, но они так и не поняли, зачем ходить в храм, да и от ладана им тоже плохо. В общем, все как всегда: стандартное отношение ко всему, в том числе и к вере. Все боялись себя и ладана.
В нашем «походе» были и дети из многодетных семей, воцерковленные ребята, которые уже знали, что такое вера, храм, батюшка. Посещали воскресные школы. Были даже дети из семей, недавно потерявших жилье, дети погорельцев. Именно они и стали тем важным проводником веры в души сирот. Инклюзивное взаимодействие сыграло большую роль в этом деле. И все оказалось гораздо проще, нежели насильственное «вчинение» веры взрослыми. Но потом и они, взрослые, увидели, что можно иначе – иносказательно и инодельно – привести детей-сирот к вере и мысли о том, что они в этом мире не одни, что есть Бог и Его безграничная любовь.

Для начала мы организовывали чтение молитвы «Отче наш» перед трапезой «домашними» детишками, то по одному, то по трое выдвигая их к иконам, которые висели на «камбузе» (в столовой). Дети поочередно выходили и читали молитву, а я наблюдал за сиротами. Сначала они не проявляли никакого интереса к этому процессу; пофыркивая, понурив головы, они ждали команды приступить к трапезе. Как в детском доме. Уже потом, когда выход к иконам для чтения молитв стал регулярным, некоторые из них, поозиравшись, преодолев робость и страх быть засмеянными, просто вставали перед теми, кого мы выбирали для молитвы, и, шевеля губами, беззвучно, пытались повторять слова. При этом все сотрудники «лодки» хором подпевали тем, кто стоял первым перед иконами. Это не могло не тронуть детские души. Видя, что все одной командой обращаются к Богу, дети тоже потихоньку стали входить в этот ритм, сначала со смешками и улыбками, но потом все серьезнее относясь к важному делу. Потому что все вокруг относились к этому с уважением и ответственно. Личный пример очень важен, тем более для детей из казенной системы.

Потом в процессе работы командир «подводной лодки» Алексей Газарян рассказал о том, как и когда появились храмы, кто в них служит, для чего люди ходят в храм, что можно делать в храме, а что нельзя, кто такие ангелы и архангелы, святые, что такое святыни, куда девается душа после смерти и так далее. Мне выпало рассказывать о своем опыте строительства храма, что вызвало у сирот и других детей большой интерес. Неподдельный. Все это было зафиксировано в их «книжках матросов». «Храмознания», которые они получили в процессе «нашего общего погружения», для многих стали первыми. Потом, узнав, что люди после смерти уходят к Богу, некоторые дети стали говорить о своих умерших родителях, робко, но проговаривать этот важный для них вопрос. О своих родителях они продолжают все время думать, в детском доме эта тема номер один. Мы это знали. В общении на тему смерти мы постарались рассказать им, что за своих родителей можно молиться и ставить свечи. Но у многих родители еще живы, значит, и за их здравие можно ставить свечи. Это стало еще одним откровением для детей, у которых образ родителей есть, и так важно его поддержать как образ спасения в будущем. Для будущего. Свечки в храме стали гореть гораздо чаще, хотя до этого дети лишь один раз поставили свечи – «из интереса». Теперь же смысл стал иным.
Через некоторое время ребята из детских домов уже без напоминаний сами шли в храм, на утреннюю молитву. Шли осознанно. А некоторые, например Сашка Иванов, в 16 лет имеющий семилетнее образование и периодическое попадание в психушку, первым вставал у аналоя и вместе с ребятами из семей пытался читать молитвы. Получалось так себе, но он очень старался. Он иногда оборачивался, ища поддержки и утверждения в том, что он делает все верно. Мы в ответ улыбались и ободряюще кивали ему. Через некоторое время уже несколько сирот стояли перед аналоем и иконостасом, пытаясь включиться в уже отстроенный ребячий хор. А потом была первая длительная для детей служба в Рождество, и именно дети из детского дома были на ней до конца, правда, иногда засыпая на лавках. Мы не ругали их. Это был их путь. Пусть такой, но их. В начале службы, покаявшись в грехах, они приняли святое причастие из рук специально приехавшего священника. Для многих это было первым столь важным событием в их еще только начинающихся жизнях. Потом у костров, с гитарой и жаркой хлеба и картошки, были разговоры о вере, православных подвижниках, страдании и любви к ближнему. Трудовые десанты на местное кладбище, где мы вновь предметно говорили о душе человека, суициде. Дети задавали вопросы. Потом было крещение одной воспитанницы прямо в реке Оке, при всем честном отряде. Крестным девочки стал, естественно, командир «лодки» Алексей Газарян, которого она в крестные выбрала сама. Лично. Она стояла в белых ризах на лодке, и приехавший сельский священник читал над ней молитвы. Это было и волнующе, и величественно.

Перед отъездом, в самую последнюю трапезу, после благополучного «всплытия», когда мы все уже мысленно уезжали из детского лагеря и дети слегка грустили, я спросил: «Кто готов встать у икон и прочитать ”Отче наш”?» Никто из нас, взрослых, не ожидал, что все дети, отойдя от праздничных столов, забыв про лежащие перед ними яства, дружно встанут у икон и хором начнут: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» Мы смотрели на их детские лица, внимательно глядевшие на образа, на них, так старательно крестящихся, и понимали: мы теперь вместе. С Богом.

P.S. Девочки в детском доме дерутся хлеще парней, кусаясь, стараясь разодрать когтями лицо, выдрать побольше волос. Потому что отстаивают свои права более яростно, чем парни. И когда после нашего «похода» нам сообщили, что после приезда в детский дом очередную бойню удалось предотвратить силами самих девочек, я подумал: это наша общая заслуга.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/42139.htm

Мнение преподавателя московской Школы приемных родителей Галины Красницкой (из интервью православному журналу "Фома"):
К вере нужно приохотить, а не приневолить

– Кстати, о Том, Кто свыше… Ваша Школа – светская, и преподаватели, насколько я понимаю, люди невоцерковленные. Обращаются ли к вам православные усыновители, и как Вы относитесь к вопросу усыновления детей семьями, где мама и папа регулярно ходят в храм?
– Обращаются, конечно. Но знаете, мне бы даже хотелось, раз уж Вы пришли из православного журнала, немного развить и заострить эту тему… Дело в том, что я глубоко убеждена: к вере ребенка нужно приохотить, а не приневолить. Любое насилие порождает либо неприязнь и отторжение, либо ломает человека и делает его слабовольным, зависимым, неспокойным. Сомневаюсь, что Церковь хочет ребенка “сломать”, а вот некоторые из православных усыновителей приходят, кажется, с целью не полюбить, принять, воспитать ребенка, а любой ценой его воцерковить. Понимаете, любой ценой!

– Но священники постоянно говорят о том, что ребенка не надо неволить, заставлять его против воли выстаивать долгие службы, соблюдать посты...
– Вот именно! Маленький человек сам должен к этому прийти. Иначе только хуже будет.

– У Вас был только отрицательный опыт, связанный с православными усыновителями?
– Был очень грустный случай… Женщина – абсолютно нормальная, здоровая, адекватная с виду – усыновила девочку четырех лет. Я знала, что она верующая, ходит в храм, причащается. Она была мне очень симпатична. Я сама помогла ей найти приемную дочку. Но, к большому сожалению, я в этом человеке ошиблась … Девочку она вскоре вернула обратно в детский дом – просто подкинула, не оставив ребенку даже его игрушек и личных вещей. А когда я узнала подробности этой истории, я была просто шокирована. Оказалось, что удочерив девочку, приемная мать сразу стала принуждать ее молиться, выполнять послушания, каждый день водила в храм и заставляла выстаивать долгие службы, не разрешая присесть даже на минутку. Конечно, ребенок испугался. Девочка сопротивлялась натиску приемной матери как могла: плакала, убегала, и, в конце концов, та ее вернула.

Добавлено спустя 40 секунд:
Мнение преподавателя московской Школы приемных родителей Галины Красницкой (из интервью православному журналу "Фома"):
К вере нужно приохотить, а не приневолить

– Кстати, о Том, Кто свыше… Ваша Школа – светская, и преподаватели, насколько я понимаю, люди невоцерковленные. Обращаются ли к вам православные усыновители, и как Вы относитесь к вопросу усыновления детей семьями, где мама и папа регулярно ходят в храм?
– Обращаются, конечно. Но знаете, мне бы даже хотелось, раз уж Вы пришли из православного журнала, немного развить и заострить эту тему… Дело в том, что я глубоко убеждена: к вере ребенка нужно приохотить, а не приневолить. Любое насилие порождает либо неприязнь и отторжение, либо ломает человека и делает его слабовольным, зависимым, неспокойным. Сомневаюсь, что Церковь хочет ребенка “сломать”, а вот некоторые из православных усыновителей приходят, кажется, с целью не полюбить, принять, воспитать ребенка, а любой ценой его воцерковить. Понимаете, любой ценой!

– Но священники постоянно говорят о том, что ребенка не надо неволить, заставлять его против воли выстаивать долгие службы, соблюдать посты...
– Вот именно! Маленький человек сам должен к этому прийти. Иначе только хуже будет.

– У Вас был только отрицательный опыт, связанный с православными усыновителями?
– Был очень грустный случай… Женщина – абсолютно нормальная, здоровая, адекватная с виду – усыновила девочку четырех лет. Я знала, что она верующая, ходит в храм, причащается. Она была мне очень симпатична. Я сама помогла ей найти приемную дочку. Но, к большому сожалению, я в этом человеке ошиблась … Девочку она вскоре вернула обратно в детский дом – просто подкинула, не оставив ребенку даже его игрушек и личных вещей. А когда я узнала подробности этой истории, я была просто шокирована. Оказалось, что удочерив девочку, приемная мать сразу стала принуждать ее молиться, выполнять послушания, каждый день водила в храм и заставляла выстаивать долгие службы, не разрешая присесть даже на минутку. Конечно, ребенок испугался. Девочка сопротивлялась натиску приемной матери как могла: плакала, убегала, и, в конце концов, та ее вернула.

http://www.foma.ru/chego-ne-nado-boyats ... elyam.html

Больная тема: дети в храме
Людмила Селенская

Рассказ Леонида Гаркотина «Берегите ангелов», опубликованный на нашем сайте совсем недавно, вызвал оживленную дискуссию не только среди читателей, но и постоянных авторов портала Православие.Ru. Представляем вашему вниманию рассуждения на тему пребывания детей на церковных службах матушки Людмилы Селенской – жены священника и матери троих детей.

Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru

Мне пришлось смотреть за малышом в храме задолго до материнства. Братишка, который на шестнадцать лет меня моложе, был мне как сын (он, кстати, и есть мой крестный сын).

Мы с самого начала знали, что имеем дело с живчиком и непоседой. В семь месяцев он уполз с одеяла на кухню на глазах у четверых взрослых. Моргнешь – и его нет. Мы пасли его, как Том Сойер с приятелем пас жука: на чьей стороне находится, тот его и гоняет. На чьей территории находился малыш, тот за ним и смотрел. Я не знаю, как ему это удавалось, но он умудрялся находиться сразу на всех территориях. Только что он помогал маме перебирать вещи в шкафу, напяливая на голову панаму поверх шляпы, как уже сидит на моем письменном столе и проворно вытаскивает пленку из японской аудиокассеты или выбрасывает вещи с балкона, задумчиво прослеживая траекторию улетающего будильника или ложки. Хотя в доме никто давно не рисовал, так как рисование заканчивалось в пятом классе, Саша умудрялся найти засохшую акварель и вылизать половину синей краски. Лизал он, как и лазил, с обезьяньей скоростью.

Знакомые умилялись, глядя на голубоглазого малыша с льняными волосами, и говорили среднему брату: «У вас теперь живая игрушка», на что он мрачно отвечал: «Это мы игрушки в его руках».

Когда он подрос, он был единственным в детском саду, кому разрешалось не спать в тихий час. А логопед в сердцах заметила: «Меня даже шестиклассники боятся, а он может повернуться ко мне спиной в середине упражнения».

А теперь представьте такого живчика на службе.

Нет, я не проводила экспериментов и старалась не испытывать себя, а также прихожан и батюшек на прочность. Я приводила егозу к концу службы. Все равно он умудрялся выкатиться под ноги торжественной процессии на праздник к изумлению всех присутствующих, убежать в самый ответственный момент на улицу или громким театральным шепотом задавать вопросы, не только касающиеся службы, но и окружающих. Очень нелегко было ответить, почему бабушка слева похожа на сову, у дедушки справа смешной нос, а дядя с бородой подпевает противным голосом. Зимой в холодном храме Сашок стаскивал с себя куртку: «Я не могу в ней молиться!» Только позже я поняла, что он имел в виду «креститься».

Семь потов с меня сходило за время, проведенное в храме с мальчишкой. Брала я его с собой нечасто.

Когда ему было лет пять, он вошел в храм и замер. Постояв минуты две, он сказал: «Когда я буду большой, я всегда буду ходить в церковь».

А в четыре года он поехал с нами навестить дедушкину сестру, монахиню Елену (позже схимонахиню), жившую при храме. Мы никогда не объясняли маленькому Саше, что такое монахиня, и всегда звали ее бабушка Лена. Бабушка Лена очень любила нашу семью, и у нее всегда были припасены для нас гостинцы. Саша воспринимал ее как добрую бабушку с подарками, что-то сродни Деду Морозу. И вдруг... Мы сидели в церковном домике, пропахшем тестом, старым деревом и чем-то особым, церковным. Бабушка Лена ласково смотрела на Сашу, а он уставил на нее свои бирюзовые глаза и спросил ни с того ни с сего: «Бабушка Лена, а когда ты умрешь, кто за нас молиться будет?» Мы оторопели. Тетя смущенно закашляла: тема смерти казалось неприличной, тем более в присутствии пожилого человека, тем более поднятая таким неожиданным и бестактным образом. Но иначе смотрела на этот вопрос бабушка Лена. Она погладила Сашу по любопытной голове и, улыбаясь, сказала: «Бог даст, сынок, и там буду за вас молиться». Как узнал малыш о предназначении монахов? Кто сказал ему, что бабушка молится о нас?

А бабушка Лена с тех пор говорила, что Саша предсказал ей кончину, и надо готовиться.

Когда подошло время первой исповеди, Саша согласился исповедоваться только самому доброму батюшке, которого он знал: отцу Феодору Соколову. А батюшке пора было уходить с исповеди в алтарь: он извинился перед прихожанами и пригласил их к стоящему рядом священнику. Но он не смог сделать и шагу, потому что кто-то вцепился в него снизу. Вцепился бесцеремонно и намертво. Батюшка с изумлением посмотрел вниз и увидел Сашкины глаза. Отец Феодор улыбнулся и принял исповедь. Я думаю: надо так прилепляться к Господу.

С годами пребывание в храме с братом не становилось легче. И в тринадцать лет он не мог чинно стоять, и описывал круги в толпе прихожан, время от времени интересуясь у меня: «Скоро ли закончится? Долго ли еще?» Старушки негодовали: и так тесно, а тут еще паренек толкается. А я думала про себя: пусть уж толкается, зато он захотел прийти. Немного было вокруг пареньков, все больше бабушки. У каждого своя мера и свое устроение. У одного вера большая и крепкая, у другого маленькая и слабенькая. Но она есть, она живая и как хрупкий росточек, тянется к свету. И ей нужна капелька воды, чтобы жить, а ведра воды ей не выдержать. Как знать, не укрепит ли ее Господь, не вырастит ли из нее крепкое дерево, а пока пусть она живет, как может.

***

Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru

Мои мучения с братом оказались цветочками по сравнению с собственными детьми.

Старшие погодки такого перцу задавали, что держись.

Когда период «на ручках» миновал, они заходили в храм довольно чинно, но это было на минуту. Нужно было проверить, крепко ли стоят подсвечники, и в самом ли деле спит старушка на лавочке или притворяется. Нужно было отжаться на скамейке, залезть под нее и выяснить, кому принадлежат какие ноги. В торжественный момент надо было извлечь из кармана то ли специально припрятанную, то ли завалявшуюся машинку и подразнить брата. А еще лучше – стукнуть его и уйти с независимым видом, пока тот не разошелся, а потом с безопасного расстояния показать ему машинку и спрятать в карман. Нужно было решить, что интересней: зажигать или тушить свечи. Лучше всего оказалось сначала зажечь, затем задуть, а потом снова зажечь.

Когда мы переехали в Глазго и стали ходить в греческий храм, с удивлением обнаружили там не бабушек, а дедушек, следящими за порядком. Дедушки оказались на порядок строже и внимательней бабушек. Мальчишкам спуску не было. Только отвернешься, чуть зазеваешься и – выговор. Мало того, что ты новичок на приходе, все на греческом, мелодии непривычные, да еще эти дедушки. Вот когда я немного почувствовала себя на месте детей: ничего не понятно, а надо внимать. Только спустя месяцы, если не годы, я стала узнавать ключевые места богослужения. Нашелся добрый человек, который поставил детей на свечное послушание. Свечи стояли в песке и невысоко, и мальчишкам удобно было их гасить и бросать огарки в коробочку. Вот это было счастье! Теперь можно было и пораньше на службу приходить.

Но самый большой позор ждал меня на русском приходе в Данблейне, куда мы ездили раз в месяц. Детям там были рады и замечаний не делали. Поезда в воскресенье ходят редко, и мы приезжали на всю службу. Минут двадцать до поезда, сорок на поезде, да еще минут десять пешком, катишь коляску-тандем то в гору, то под гору. Приходишь к началу службы – и уже устал, а про детей что и говорить. И вот – праздник, приезд архиерея, нарядные взрослые, притихшие дети. Служба долгая, проповедь долгая. На столе столько вкусного, а пищу все не благословляют, все беседуют... Нам бы, незадачливым мамашам, дать детям йогурт в уголке и увести их от греха подальше. Но пока мы собирались с мыслями, проголодавшиеся чада, проявлявшие чудеса долготерпения до окончания службы, под предводительством Лизки-Грозы-Мальчишек объели всю клубнику на огромном белом торте, специально испеченным в честь приезда владыки. Дальше память мне отказывает... Владыка только посмеялся, но важная дама, чье творение было самым наглым образом испорчено отъявленными обжорами в количестве трех человек в возрасте трех и четырех лет, так громко отчитывала меня при всех на чистейшем английском языке с мариупольским акцентом, что я не знала, куда глаза девать. Лизкина мама непринужденно беседовала со знакомыми и свою порцию позора великодушно предоставила мне. Потом знакомые шепнули, чтобы я не трусила: мадам из Мариуполя не такая уж и страшная, так, напускает на себя иногда для важности.

***

Фото: Александр Осокин / Православие.Ru

Когда карапузы подросли, на смену им пришел новый карапуз – младшенький. Я наивно полагала, что спокойный, вполне послушный малыш в количестве одного человека не сможет причинить столько беспокойства, сколько причиняли его братья, работавшие совместно, но оказалось, что это не так. Формула вышла какая-то нелинейная. За ним числился побег из дома в два с половиной года с приездом полиции и прочей суматохой, поэтому расслабиться я не могла ни на минуту. В храме было два выхода. Вот пошел он в игровую комнату, а оттуда может и на улицу дернуть.

Конечно, хорошо приходить с малышней к концу службы. Я – только за. Но что делать, если в храм нас везет папа, которому необходимо быть на всей службе, да и старших детей лишать богослужения нет причин. Мы с малышом не можем подойти попозже, потому что одиннадцать миль (а позже двадцать) не одолеешь пешком, а общественный транспорт по воскресеньям почти не ходит. И вот тут разногласия проявились во всей остроте. Супруг недоумевал, почему я настырно задерживаю выезд и выторговываю лишние пятнадцать минут. Что дадут мне эти пятнадцать минут? Почему мы не можем приехать благочестиво, пораньше? Почему мы все время приезжаем впритык, а то и, страшно сказать, опаздываем?

Да потому что пребывание с малышом на службе есть пребывание на кресте. И я не побоюсь этого сравнения. Да, он с утробы матери питается Таинствами. Да, он с радостью приобщается Святых Таин. Да, в храме он дома. Но это не значит, что он не шалит, не убегает, не скучает. Ему приходится менять памперс или вести в туалет в самый неподходящий момент. Его приходится утешать, когда он падает или стукается головой об угол. У него надо забирать свечи и следить, чтобы он не утащил чужие просфоры. Его надо уводить гулять, чтобы он не шумел и не мешал молящимся. И мы гуляем, дождь ли, солнце ли, зима или лето, а я смотрю на часы и высчитываю, когда приводить его в храм.

У чаши он стаскивает с меня платок, и я стою, растрепанная, замученная, на виду у всего честного народа.

Счастье, когда приводят маленькую Мэри, и два карапуза важно ходят друг за другом или играют вместе. Вдвоем они ведут себя куда лучше, и мы с Кейт может позволить себе передышку, улыбнуться друг другу, полюбоваться на малышей, пока они не упали, не стукнулись, не захотели в туалет или не поссорились.

У старшего сына лет в десять начались предвестники трудного возраста, когда он категорически не хотел присутствовать на службе, но одного мы не могли его оставить. Как-то уговорили все же поехать с нами и отпустили гулять, пока шла всенощная. Нагулявшись, он вошел в храм и, увидев двух малышей, держащихся за ручки и подпрыгивающих в такт мелодии, смягчился, умилился и остался стоять до конца.

***

Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru
Закономерен вопрос: к чему такие мучения? Не лучше ль оставлять чадо дома и подождать, когда оно подрастет и будет осознанно принимать участие в богослужении? Не заменят ли службу воскресная школа или беседы с мамой?

Я верю, что ничто не может заменить непосредственного участия в службе, в Таинствах. Недаром они называются Таинствами – мы не знаем, как происходит общение малыша с Создателем, но то, что оно происходит, – несомненно. Беседы, объяснения, изучение Священного Писания, рисунки и песни на благочестивую тематику – замечательно, но они не являются главным в церковной жизни. Я видела воскресные школы у протестантов. Пока взрослые молятся и изучают Библию, дети постарше читают отрывки из Писания под руководством взрослых, а малыши раскрашивают рисунки на библейские сюжеты. И это все. Беспомощно все это. Не о раскрашивании картинок говорил Господь, когда велел пустить к Нему детей.

Как-то стояла у храма с подружкиной дочкой. Ждали, когда подруга исповедуется. Малышке нет четырех лет, но очень крупная – все шесть дашь. Ребенок – ангел, спокойно пошла со мной на улицу, дала маме помолиться. Прыгала она, она прыгала, да и ударилась, стала плакать. Старушка на лавочке стала пугать ее «Боженькой, Который не любит, чтобы детки плакали». Я поспешно отошла с девочкой подальше.

Знакомая матушка, наставляющая меня в новой для меня роли жены священника, строго-настрого запретила делать замечания прихожанам.

***

Отдельная тема – детки с проблемами. Сколько сейчас ребятишек с аутизмом, синдромом гиперактивности и дефицита внимания, с психическими заболеваниями разной степени тяжести. Некоторых детей, слышала, считают бесноватыми, потому что странно ведут себя, кричат, дергаются. Тут такой ликбез надо проводить среди населения! Даже представить себе не могу, каково их мамочкам переносить непонимание окружающих.

Бывает, люди пожилого возраста, вырастив одного-двух здоровых благополучных детей, спесиво относятся к молодым родителям. Плохо себя ведут дети? – Значит, плохо живете. Дети нездоровы? – В наказание за грехи. И так далее. Спесь эта опасна. Благополучные дети – не залог благополучных внуков. Кого сейчас не коснулось горе? Кто безгрешен, здоров и может поучать других?

Фото: Владимир Ходаков / Expo.Pravoslavie.Ru
Дети подросли, а мне пришлось оказаться и в роли того, кому дети могут помешать. На двух приходах некому петь, и пришлось мне роль хора взять на себя. Нет, я не просто пою в хоре, я и есть хор. Музыкального образования у меня нет, и нот я не читаю, но могу петь по памяти. И тут главное – не мешать мне. Я чувствую себя как канатоходец, пытаясь сохранить хрупкое равновесие, вытянуть «Херувимскую» до конца, не споткнуться, не упасть, не замереть в ужасе: «Забыла, как петь дальше».

И те немногие ребятишки, которые приходят в храм раз в несколько месяцев на полчаса – как они топают коваными ботинками по каменному полу, как визжат, как громко играют в салочки и нетерпеливо подпрыгивают на месте.

А у меня на глазах слезы, и я ощущаю себя хирургом, которого толкают под руку. «Милость мира» надо петь, а тут чуть аналой с нотами не сваливают.

Теперь поймешь священников, которым нужно сосредоточиться, и которые просят тишины в храме не из вредности, а потому что иначе – нельзя.

Печально, что все мы разобщены как в повседневной жизни, так и в церковной. Атмосфера в храме – дело каждого. Не ваше чадо орет – присмотритесь, может, нуждаются в вашей помощи? Замученной мамочке помогите. И к нерадивой мамочке можно найти подход, не оттолкнув ее от храма. На некоторых приходах за детьми организованно смотрят. Иногда семьи кооперируются, помогая друг другу. Литургия – общее дело, и нет на службе чужих детей.

Отец Феодор сказал как-то на проповеди: «Вы думаете, что, оставив детей без присмотра в притворе, вы хорошее дело делаете, молясь всю службу у алтаря? – Нет, нехорошо, предоставив детей самим себе, приводить их на всю службу. Вы тут молитесь, а они там безобразничают. Нет у нас цели сделать из детей церковников, а нужно просто привить им доброе отношение к Церкви».

Прочитала где-то, что каждый шаг усталой мамы, ведущей своих детей в храм, учтен, каждая слеза записана. Верю, что записана. И, Бог даст, упадет на добрую землю, и будет плод.

Людмила Селенская

22 октября 2013 года

Дети на богослужении

Дети на богослужении ⇐ Вопросы и сомнения

Быстрый ответ, комментарий, отзыв